Рождество. Мирьям.
25.12.
Четыре дня и ночи лило беспрерывно. Ледяной ветер с севера добавлял к дождю всё чаще снежные тучи. Дороги потерялись в топи, колеи едва отыскивались. Глубоко проседали колёса.
Животные, которых Еремия постоянно подгонял, мучительно старались изо всех сил. Достаточно часто мужчинам приходилось слезать с повозок и помогать животным. Запасы, которые каждый для себя взял в расчёте на двухдневную поездку до Кантона таяли. 24 декабря они прошли лишь несколько миль. Мулы и лошади были полностью обессилены и останавливались, все в мыле и с повисшими головами, после более коротких отрезков пути.
На одной из остановок старик предложил: «Будет лучше сложить вместе оставшуюся у каждого провизию. Если мы не будем экономить и правильно распределять, то мы в самой богатой стране познаем голод». «Я уже познаю», — пожаловался Хуго Лабус. — «Моё брюхо урчит, а мой мешок уже с сегодняшнкго утра пуст». «Вот ещё!» — запротестовал толстый Грумбах. — «Я в Джексоне отдал свои деньги за сало и хлеб. А теперь я должен делиться с теми, кто пожадничал, чтоб достаточно запастись? Пусть жрут свои доллары. В любом случае я ничего не дам». «Он прав», — согласился Герхард Барих. Отто Зам сказал: «Своя рубашка ближе к телу». Ленски и учитель кивнули. «Делайте, как хотите», — обозлился старик. Моё яблоко никто не получит, думал парень. Его я приберегу на завтра. Завтра Рождество.
«Нам надо дальше», — напомнил Еремия. — «В этой местности должна быть плантация с господским домом и с примерно двадцатью негритянскими хижинами. До туда мы доберёмся. Там мы сможем хорошо подкрепиться и, наконец, обогреться у огня». «Мы пойдём за повозкой, укроемся с подветренной стороны», — сказал старик. «Да, это необходимо, масса», — подтвердил Еремия. — «Животные почти выдохлись».
Парень чувствовал, как дождь проникает сквозь куртку. Сначала промокли плечи, потом промокшая рубаха прилипла к спине. Было ужасно трудно идти по месиву. Подмётки прямо присасывались им. Ботинок Матильды раз остался в грязи, и она с трудом его вытащила. «Мои руки и ноги просто ледяные», — сказал парень Андреасу Шикс, шедшему рядом с ним. — «А я сам весь в поту». «Закрой рот», — ответил Андреас, тяжело дыша.
Еремия вёл мулов за недоуздок и уговаривал их. «А ты найдёшь дорогу, Еремия?» — спросил его старик, когда перевалило уже заполдень и из лесов поползла темнота. «Да, масса. Я знаю дорогу. Примерно через час мы должны увидеть дом». Это известие оживило силы мужчин. Они тяжело шагали за повозкой, положа руки на жерди и немного толкая. Продвигалось быстрее. Давно уже прошёл час, стало почти темно. Тут они услышали возглас Еремии: «Вот ворота! Мы добрались!»
Решётчатые ворота криво висели меж опор стены. Мощёная дорожка вела точно к мрачной тени дома. Но ни одного окна не горело, не выскочила ни одна собака. Ничего не шевелилось. Еремия придержал животных. Мужчины подбежали к нему. Он стоял рядом с мулом, опустив голову в потную шерсть животного и отчаянно рыдал. Все это увидели: Высоко торчал камин. Стены были разрушены и почернели от пожара. Из оконных проёмов топорщились кумты. Ветер свистел по руинам. Парень в изнеможении опустился, не смотря на грязь, и спиной прислонился к колесу повозки. Джорджия склонилась к нему и прошептала, как-будто она сама боялась громко внушить новую надежду: «В каждом месте, где есть господский дом, есть и хижины для негров». Парень вскочил и вскричал: «Чёрные, что здесь живут, у них же хижины!» «Побеги и посмотри, убереглись ли они», — устало бросил старик.
Джорджия побежала впереди парня вокруг сгоревшего дома. Мощёная дорожка вела мимо развалин подсобного здания. Немного в стороне они увидели остатки стен большого сарая. С робостью парень следовал за девушкой. Ему было жутко и казалось, что за каждой кучей камней что-то шевелилось. Он показал на сарай. «Всё разрушено. Давай вернёмся». «Нет. Тогда они обитали за сахарным тростником, там варили мелассу», — ответила Джорджия. «Это не хижины». Мощёная дорожка закончилась, дальше была раскисшая. «Здесь должно было бы быть жильё рабов», — пробормотала Джорджия. Она схватила парня за руку и потащила за собой. Какая у неё тёплая рука, подумал он.
Два тёмных ряда дымоходов торчали в небо. Деревянные хижины, которые раньше обрамляли дорожку, были сожжены. «Вон там», — показала Джорджия на что-то впереди. Тёмные очертания маленького домика вырисовывались в конце разрушенного хутора. Осторожно они приблизились. Оконные проёмы были забиты досками, дверь закрыта. «Мне кажется, дым из камина», — боязливо прошептала Джорджия. «Пойдём за остальными», — прошептал парень. Они бросились бежать. И рассказали, что они обнаружили. «Ну, хоть крыша над головой», — облегчённо вздохнула Матильда.
Они дошли до хижины. «Есть кто-нибудь?» — крикнул Еремия, постучав в дверь. Ответа не было. Старик толкнул дверь. Все за ним. Огонь выдал, что в хижине живут. Едва горящие угольки явно говорили, что люди должны быть где-то недалеко. «Есть тут кто-нибудь?» — спросил ещё раз темноту Еремия. Он схватил несколько сухих веток, что были сложены у стены, сунул их в угли и раздул осторожно огонь. Вспыхнуло пламя, язычки поамени стали больше и осветили помещение.
В углу они сидели. Одна очень молодая худая негритянка держала, прижав к груди младенца, и смотрела на них полными страха глазами. Мужчина, широкоплечий исполин, стоял сбоку от неё, немного нагнувшись, одну руку положив на плечо женщины; другой угрожающе поднял топор. «Убери топор, брат», — сказал ему Еремия. — «Мы ничего от тебя не хотим. Нам нужна крыша над головой и немного тепла». Ещё мгновение поблескивало готовое к бою остриё топора над головой негра, потом он опустил руку и спросил: «Кто вы? Что вам здесь нужно?» «Это плотники. Идём в Кантон. Но дороги просто непроходимы. Завтра утром отправимся дальше».
Ленски подбросил дров. «Хорошо», — сказал негр. — «В хижине достаточно места». «Нам нужно и животных завести», — сказал Еремия, когда они развесили верхнюю одежду на деревянных стенах для просушки, и мужчины начали устраиваться у огня. Лошади осторожно переступили порог. А мулов Еремии пришлось уговаривать, прежде чем они подняли копыта над порогом. Теперь стало тесно, всем в одном помещении.
«Что с вами случилось?» — спросил негра Еремия. — «Что вы ищете здесь? В таком заброшенном месте?» «Не всегда было заброшенным», — ответил негр. — «Я был раньше здесь рабом у старого господина Геро. Здесь родился. Старый господин продал меня в солдаты в Техас. Я думал застать здесь ещё свою маму. Может, заняться хозяйством. Мы вчера сюда прибыли. Но здесь уже никого нет. Всё разрушено». Он помолчал некоторое время.
Толстый Грумбах развернул сало и хлеб и начал жевать. Все почувствовали, как они голодны, и те, у кого ещё что-то было, вытаскивали остатки провизии. Матильда повесила котелок с водой над огнём. «Хоть кофе хватит на всех», — сказала она.»У вас не найдётся кусочка хлеба для моейжены?» -спросил негр. — «Мы думали, что встретим здесь наших. Раньше тут было много еды к Рождеству. Старый господин дарил нам свинью, достаточно бобов, свежего хлеба и пахты. Рождество было единственным праздником в году, когда нам не нужно было работать». «У нас самих мало», — угрюмо отозвался Грумбах, а Отто Зам накрыл шляпой свой хлеб. Они сидели с хмурыми замкнутыми лицами, молчали, и, казалось, готовы были схватиться за ножи, если бы кто-нибудь посягнул на их хлеб.
«Мне тепло», — тихо сказала своему мужу молодая негритянка. Он заботливо снял с её плеч покрывало. На ней было бледно-голубое платье. Ребёнок на её руках, толстенький, гладкокожий младенец, спал, спокойный и довольный. «Она его родила два часа назад», — сказал негр. — «Мальчик». Она несколько боязливо улыбнулась. Никто больше ничего не сказал. Уютно распространялось тепло. Животные время от времени нюхали воздух и поворачивали головы к чужакам. Никто не лёг спать. Все смотрели на негритянку с младенцем. Мужчина присел около неё. Она прислонилась головой к его плечу. Казалось, что от молодой семьи, от младенца в белых платках исходило какое-то сияние, проникающее в их сердца.
Вдруг Ленски встал, пробурчал что-то в бороду, порылся в мешке. Он сделал два шага к женщине с ребёнком и положил краюху белого хлеба и кусок сыра. «Сегодня же Рождество», — смущённо пробормотал он. И Еремия дал один початок кукурузы, а парень яблоко. И остальные один за другим вынимали всё, что ещё осталось, и выкладывали на середину хижины. Последним поднялся толстый Грумбах. Он засунул в рот довольно-таки большой кусок сала и аж давился им. Он выглядел несколько диковато, когда взял свой мешок с хлебом, мясом и фруктами за уголки и вытряхнул. «Сегодня же Рождество», — промычал он с полным ртом. Но все его поняли.
С лиц сошла суровость, все повеселели и начали разговаривать. Рассказывали о рождественском празднике у них дома, о жирном зажаренном гусе, о свежем пиве, орехах, выпечке; их глаза горели. Ленски на несколько шагов отошёл от хижины. Через пару минут он, взволнованный, вернулся и торжественно произнёс: «Дождь прекратился, небо ясное, и одна звезда сияет!» «Как тогда», — воскликнул старый Доблин.
Кто, собственно говоря, первым в эту ночь назвал негра Иосифом, а его жену Марьям, никто уже позднее не мог припомнить. Оба только счастливо смеялись и не возражали. Запах жареного поднимался и смешивался с запахом крепкого кофе. Еремия затянул песню.
«Go, tell it on the mountain,
over the hills and everywhere.
Go, tell it on the mountain,
that Jesus Christ is born»
Остальные подпевали, когда этот припев повторялся, и скоро раскачивались все в ритме этой мелодии. «Ещё!» — потребовал учитель, когда Еремия умолк. И они запели, что всегда с давних пор пели негры во время работы на полях.
«The Virgin Mary had a baby boy,
and they said, his name was Jesus»
Или:
«Wasn’t that a mighty day,
when Jesus Christ was born?»
И, наконец:
«There’ s a star in the East
on Christmas morning»
Когда стало тихо, начал петь Андреас Шикс: «Вот распустилась роза…» Все слушали его спокойный ясный голос и подхватили только со второй строфы.
Как дочисто вымытым стало небо на следующее утро. Ни облачка не было видно. И воздух пах свежестью и чистотой. Однако плотники не думали сразу отправляться. Остатков провизии хватило бы на хороший завтрак. Еремия убеждал негра, что каждый ребёнок сразу же после рождения должен быть окрещён, чтобы его не могли забрать злые духи. Иосиф согласился. Однако он настаивал на том, чтобы все плотники, а также женщины стали крёстными. Ведь они, наконец, были первыми, кто после рождения ребёнка пришёл гостем в дом и разделил с ними хлеб. «Это невозможно», — возразила Матильда, когда услышала об этой затее. «Почему невозможно, мисс Матильда?» — спросил негр. «Иосиф, у нас каждый ребёнок получает имя крёстного, или имя крёстного может быть вторым именем». «Почему вы так делаете?» «Чтобы святой покровитель имени простирал над ребёнком свою длань на небе». «А третье, четвёртое имя, такого не бывает?» «Да, такое тоже есть», — должна была признать Матильда. — «У нашего короля даже пять имён». «Ну, вот, видишь! Малыш получит имена всех своих крёстных». «И ты хочешь окрестить его всеми нашими именами, Иосиф?» «Имея столько покровителей, ему определённо лучше удастся жизнь. И представь, мисс Матильда, когда он постареет и умрёт, как его примут ангелы!» «Но, Иосиф, как ты будешь его звать? Представь, его нужно позвать к обеду. Пока ты назовёшь все имена, охрипнешь, а обед сгорит». «Его первое имя будет Матей, так мы и будем его звать». «Матей? Но такого имени нет в нашем перечне имён». «Ты, мисс Матильда, понесёшь маленького Матея к крещению. Матильда и Матей, ведь похоже, не правда ли?» «Ну, да», — ответила Матильда, в то же время радуясь, что и она станет крёстной.
Крестины справили торжественно. Матильда сделала из своего свадебного платья длинное крестильное одеяние. Крестильной чашей был украшенный зелёными сосновыми ветками чан. Даже свечку отыскал Густав Кроль в своём багаже. Крестить должен был Ленски. Он совершал это со всей серьёзностью. «Прими белое одеяние», — сказал он. — «Храни его незапятнанным. И когда ты однажды сядешь за стол со всеми ангелами, радость будет большой». Он зажёг свечу и продолжил: «Прими согревающий свет. Он будет гореть на твоём жизненном пути. И ты будешь сам сиять и другим дарить свет». Потом он зачерпнул рукой из чана воду и полил с кучерявым пушком головку ребёнка, большим пальцем медленно,с величием начертил на лбу крестника крест и громко произнёс: «Я крещу тебя во имя Отца и Сына и Святого духа. И нарекаю тебя: Матей — Фридрих — Лукас — Герхард — Отто — Густав — Вильгельм…» и без запинки перечислил весь ряд имён до Джорджии и Еремии. «Вот как-то так», — сказал Ленски и неуверенно глянул на окружавших. — «Я ещё никогда не крестил дитя. Всё верно?» Все захлопали. Они не знали, сделал бы так же пастор в Либенберге, но то, что ни один из них не сделал бы лучше, они были уверены.
«У нас для крестника подарок», — сказал старик. — «Каждый из нас дал несколько долларов. Получилась кругленькая сумма. 30 долларов.» «30 долларов?» — Иосиф был сконфужен. — «Масса Биннманн, у меня за всю мою жизнь ещё не было тридцати долларов!» Он изумлённо смотрел на монеты и радостно воскликнул: «Разве я не говорил? У Матея со всеми святыми будет всё хорошо!»
Weihnachten. Mirjam.
Автор: Вилли Фэрманн (Willi Faehrmann)
Перевод: Валикова С.И.
0 Комментарии。