Ванна
30.12.
Мы были чистоплотной семьёй. Во времена моего детства чистоплотные семьи в Рурской области были легко узнаваемы: по субботам купались.
Наша двухкомнатная квартира, кухня, спальня. кладовая, туалет на две семьи, всё-таки уже на этаже, с умывальником, итак, в нашей квартире было мало места для основательного купания. Поэтому я ходил за ручку с мамой к бабушке на Велькенбергштрассе. У неё была красивая большая ванна. Она выглядела, как крышка саркофага, была оцинкованной и к ногам ссужалась. Дедушка приносил её из кладовой в пристройке. Там она висела всю неделю на стене.
По субботам она уже после обеда стояла в кухне недалеко от печи, топившейся углём. На поите кипятилась вода в эмалированном котле, белом с голубой каёмкой. Десять вёдер воды приносил в котёл мой дядя Генрих из крана в прихожей, единственной колонки на всём этаже. Адский огонь был разведён. Только крупнокусковой уголь домашнего обжига подходил для этого. Угли, которые оседали, всё время помешивались, чтобы жар равномерно раскалял плиту печи. Дедушка шуровал кочергой, сбивал золу чкрез колосники и возвещал: «Хорошая тяга половина огня».
Наконец, крышка котла начинала скакать. Бабушка снимала её тряпкой, чтобы не обжечься. Пар клубами заполнял кухню. Бабушка хватала большой черпак — это был чрезмерно большой половник — и начинала наливать кипяток в ванну. Добавляла холодной. «Вилли, ты можешь залезать», — говорила она, наконец, ещё раз проверяя рукой воду. -«Уже достаточно приятная».
Я начинал реветь. Я ещё не ходил в школу, и до этого времени у мальчика могли быть длинные волосы. У меня была голова вся в светлых локонах, гордость моей мамы. После шести лет каждый мальчик становился жертвой домашнего парикмахера. Это был безработный, который считал, что он может стричь. Плешь с волосами вокруг, лысая голова с жиденькой чёлкой до бровей, это всё в действительности, чем довольствовалось большинство.
Причиной моего рёва были именно прекрасные локоны на голове. Шампунь, даже как слово, была незнакома, и для мытья волос считалось подходящим ядровое мыло. Я допускаю, волосы действительно чисто вымывались, но, к сожалению, мыло так ужасно кусало глаза. Рёв не помогал. Голова вымывалась. Высушивалась полотенцем. Фен я знал, но это был, как рассказывал тогда дядя Генрих, тёплый ветер в Предальпах. Что ветер можно создать самим, люди на Велькенбергштрассе, а также, наверное, во всём Дуисбург-Беке узнали много позднее. Руки, ноги, тело, всё это ьыть было скорее удовольствием. Наконец, я был готов.
Теперь бы я охотно остался в ванне. Но нет. Я должен был вылезать. Мой отец, сердобольный мазур, потворствовал мне, делал мне кораблик из газеты, осторожно опускал в воду. Пока кораблик плавал, я мог оставаться в ванне. Я сидел тихохонько, чтобы не потопить кораблик ни единым волнением. Но больше трёх минут он никогда не держался на воде. Газета не самый подходящий строительный материал для кораблестроения.
Тогда для газет находилось более рациональное применение: Огонь по утрам разжигался газетой. Бутерброт для дедушки хоть и был в бутербродной бумаге, но потом заворачивался обязательно в газету. Бутербродная бумага должна была оставаться чистой. Так как дедушка после еды её тщательно сворачивал и приносил домой. Она обычно использовалась всю неделю. Если было холодно или дул сильный ветер, то дедушка обворачивался газетой под свитром, прежде чем оседлать велосипед. Газета держала тепло. Бродяги этого не забывали. И ещё. Когда звонили, ключ заворачивался в газетную бумагу и бросался на улицу. Гость сам мог открыть дверь. Наивысшей точкой жизни газеты было воскресное утро. Дедушка свёрнутым кусочком газеты зажигал свою воскресную сигару и выпускал голубые облачка. Он сидел на скамейке за кухонным столом. Перед ним лежала целая стопка неиспользованных за неделю газет и острый хлебный нож. Он разрезал газету на кусочки с ладонь, складывал их друг на друга, проделывал острым концом ножниц дырку в верхнем конце и протягивал шнурок, завязывал узлом и со связкой спускался по ступеням к тому месту, в котором верх улицы, низ улицы назывались, чёрт знает, почему, А — Б.
Но назад к ванне. Мой кораблик тонул, наконец. Меня вынимали из воды и усаживали в подушки рядом с печью. Заворачивали в большое полотенце. Перед ванной ставили три стула с высокими спинками. На них бабушка аккуратно развешивала одежду. Нет, не для стирки, не для одевания, не для согрева. Она сооружала испанскую стенку бедных католиков. Только тогда моя мама опускалась в ванну, она не хотела, чтоб её видели. Когда мама считала себя уже чистой, наступала очередь бабушки. И бабушка не хотела, чтоб её видели. Она даже вешала на ручку двери полотенце, чтобы и в замочную скважину никто не мог глянуть.Очередь купания была раз и навсегда установлена. У мужчин было по возрасту. За моим дядей Генрихом следовал мой отец и, наконец, последним был дедушка.
Да, это была та же самая вода. Но после купания каждого бабушка огромным черпаком снимала всю пену с грязью, дерьмо же всегда плавает сверху, добавляла немного кипятка. Я не берусь определить, сколько, собственно говоря, длилась эта процедура купания. Когда ещё в тёплой воде были выстираны мужские носки, вымыт пол в кухне, тогда мой дядя Генрих ведро за ведром выносил остаток воды в слив, бабушка чистила ванну, и дедушка выносил её назад в кладовую.
Потом мы сидели за столом. Над которым плыл аромат испечённых после пекаря из собственного теста булок. На маргарин в субботний вечер — и только в субботний вечер — накладывались сыр или колбаса. Хотя на столе была также обычная отварная свёкла, но только, если дедушка был в хорошем настроении, разрешалось голландский сыр покрыть тонким слоем сладкой свеклы.
А потом начиналось детское блаженство. Рассказывались истории. Волшебным словом было: а раньше. И, конечно: а ещё раньше. Доброе старое время? Право, не знаю. Мой дядя Генрих, который должен был выносить воду, определённо, думал об этом по-другому.
Die Badewanne
Автор: Вилли Фэрманн (Willi Faehrmann)
Перевод: Валикова С.И.
0 Комментарии。