Автор: Детлев фон Лилиенкрон (Detlev von Liliencron)
Перевод: Валиковой С.И.
Пенься , пенный Ганс
Сегодня Рунгхольд плыл подо мною,
пять сотен лет, как смыт он волною.
Здесь бьют ещё волны и пеной искрят,
здесь сгинул когда-то цветущий град.
И судна машина с дрожью стонала,
глумясь, пучина жуть нагоняла:
Пенься же, Ганс.
От суши в отрыве, средь моря-убийцы
жизнь островов фризских мирно клубится.
В их памяти волн сокрушающих вой.
С отливом за островом остров живой:
на ваттах нежатся снова тюлени,
над мелью крикливых чаек глумленье.
Пенься же, Ганс.
На дне океана посередине
в пучине чудище спит до годины.
Его голова близ английских брегов,
хвоста плавники у бразильских песков.
Часами, по шесть, вдыхает степенно,
затем выдыхает, по шесть неизменно.
Пенься же, Ганс.
Но в каждом столетье взорвётся нежданным,
исторгнутым жабрами мощным фонтаном,
задержит глубокий вздох и взметнёт
огромные волны. И снова заснёт.
Цветущих северных стран селенья
и жизней тысячи – рыб владенья.
Пенься же, Ганс.
Град Рунгхольд богат и с каждым днём краше,
запас в амбарах – полные чаши.
Как древний Рим в расцвете: бум
гуляний, людских потоков шум;
сирийцы, мавры в колечках златных
несут в паланкинах богатых, знатных.
Пенься же, Ганс.
На рынках, улицах карусели,
пьяному люду потех веселье.
«Ну, пенься теперь!» — на дамбе орут. –
«Эй, пенный Ганс, жалкий севера пруд!»
Пока грозят кулаками круто,
крадутся из тины щупальца спрута.
Пенься же, Ганс.
Притихли птицы, вода спадает,
и божья поступь тиха; кидает
луна взгляд – насмешки, бесстрастия смесь –
на рунгхольцев бред и роскошества спесь.
А море блестит меж бразильскою далью
и рифов норвежских шлифованной сталью.
Пенься же, Ганс.
Затишье. И замерли город и море.
Вдруг дикий рык словно хищника в своре.
Встряхнулось чудище, вздыбив волну,
Закрыло глаза, отошло ко сну.
Как чёрные и долгогривые кони
Волны летели в неистовом гоне.
Пенься же, Ганс.
Единственный вскрик – град сгинул под воду,
и сотни тысяч погибло народу.
Где праздных застолий была дребедень,
рыба безмолвно встречает день.
Сегодня Рунгхольд плыл подо мною,
пять сотен лет, как смыт он волною.
Пенишься, Ганс?
Trutz, blanke Hans
Heut bin ich über Rungholt gefahren,
die Stadt ging unter vor fünfhundert Jahren.
Noch schlagen die Wellen da wild und empört,
wie damals, als sie die Marschen zerstört.
Die Maschine des Dampfers zitterte, stöhnte,
aus den Wassern rief es unheimlich und höhnte:
Trutz, blanke Hans.
Von der Nordsee, der Mordsee, vom Festland geschieden,
liegen die friesischen Inseln im Frieden.
Und Zeugen weltenvernichtender Wut,
taucht Hallig auf Hallig aus fliehender Flut.
Die Möwe zankt schon auf wachsenden Watten,
der Seehund sonnt sich auf sandigen Platten.
Trutz, blanke Hans.
Im Ozean, mitten, schläft bis zur Stunde
Ein Ungeheuer, tief auf dem Grunde.
Sein Haupt ruht dicht vor Englands Strand,
die Schwanzflosse spielt bei Brasiliens Sand.
Es zieht, sechs Stunden, den Atem nach innen,
und treibt ihn, sechs Stunden, wieder von hinnen.
Trutz, blanke Zans.
Doch einmal in jedem Jahrhundert entlassen
die Kiemen gewaltige Wassermassen.
Dann holt das Untier tiefer Atem ein
und peitscht die Wellen und schläft wieder ein.
Viel tausend Menschen im Nordland ertrinken,
viel reiche Länder und Städte versinken.
Trutz, blanke Zans.
Rungholt ist reich und wird immer reicher,
kein Korn mehr faßt selbst der größte Speicher.
Wie zur Blütezeit im alten Rom
staut hier täglich der Menschenstrom.
Die Sänften tragen Syrer und Mohren,
mit Goldblech und Flitter in Nasen und Ohren.
Trutz, blanke Hans.
Auf allen Märkten, auf allen Gassen
lärmende Leute, betrunkene Massen.
Sie ziehn am Abend hinaus auf den Deich:
„Wir trutzen dir, blanker Hans, Nordseeteich!“
Und wie sie drohend die Fäuste ballen,
zieht leis aus dem Schlamm der Krake die Krallen.
Trutz, blanke Hans.
Die Wasser ebben, die Vögel ruhen,
der liebe Gott geht auf leisesten Schuhen.
Der Mond zieht am Himmel gelassen die Bahn,
belächelt der protzigen Rungholter Wahn.
Von Brasilien glänzt bis zu Norwegs Riffen
das Meer wie schlafender Stahl, der geschliffen.
Trutz, blanke Hans.
Und überall Friede, im Meer, in den Landen.
Plötzlich wie Ruf eines Raubtiers in Banden:
Das Scheusal wälzte sich, atmete tief
Und schloß die Augen wieder und schlief.
Und rauschende, schwarze, langmähnige Wogen
kommen wie rasende Rosse geflogen
Trutz, blanke Hans.
Ein einziger Schrei – die Stadt ist versunken,
und Hunderttausende sind ertrunken.
Wo gestern noch Lärm und lustiger Tisch,
schwamm andern Tags der stumme Fisch.
Heut bin ich über Rungholt gefahren,
die Stadt ging unter vor fünfhundert Jahren.
Trutz, blanke Hans?
0 Комментарии。