Валикова Светлана

Автор: Ханнес Хюттнер (Hannes Hüttner)

Перевод: Валикова С.И.

Часы стоят перед дверью

Однажды позвонили в дверь. Я открыл. У порога стояли часы, старинные часы, они стояли и шли, то есть качали своим маятником туда, сюда, издавали свои «тик» и «так» и стояли передо мнойЭто были напольные часы.  Они были  большие, больше меня.

На циферблате, там, где обычно расположены цифры «три» и «девять», у них были глаза. Эти глаза бегали в такт с маятником вправо, влево. Было такое впечатление, как будто часы постоянно косили, высматривая что-то по углам.

Часы проговорили: «Хотелось бы радостного третьего часа!» — «Простите, что?» — спросил я, озадаченный такой просьбой. «Как раз пробило два», — пояснили часы, — «и хотелось бы спокойного времени до трёх». — «Спасибо за разъяснение», — пробормотал я, — «но с моей стороны… э… могу я Вам помочь?» — «Идём из села», — продолжали часы, — «и ищем место в городе. Не найдётся у Вас применения таким часам?» — «О, конечно!» — обрадовался я. -«Какое совпадение! Как раз сегодня утром наш будильник вышел из строя. Вы умеете будить?» — «Может быть, так?» — спросили часы и глубоко вдохнули, чтобы…  «Не бить!» — вскричал я. — «Моя жена спит!»  Часы осторожно выдохнули.

Я поманил их жестом войти, и они на цыпочках своих деревянных ног зашли в квартиру и огляделись.  Наша собака с недоверчивым видом следовала за ними.

Куда же часы определить?  Мы сошлись на месте в прихожей, как раз напротив кухонной двери. Часы ещё походили чуть-чуть, потом остановились. Старинные деревянные часы, полностью из дерева вырезанные, даже зубчики колёсиков были из дерева.  У них были гирьки, которые висели на деревянных цепочках. У них была только одна стрелка, только маленькая, а больше часам и не нужно. Стоит она на двенадцати, значит, двенадцать часов, а стоит она между двенадцатью и единицей, то тогда это полпервого! Так всё просто.  Часы дружелюбно улыбнулись и сказали: «Ну, можно идти!»  Я толкнул их маятник, и они начали тикать и водить глазами. Может быть, не стоило им доверять. Кто так в сторону смотрит, а не прямо в глаза… И наша собака долго смотрела на часы, следя за движением их глаз, и проворчала: «Тик — так — ток, тик — ток — та-а-к!»  Но я же легковерный человек.

В три часа мы все сидели за кофе.

Моя жена только хотела взять кусочек сахара, как часы начали бить «три». Но они били не как другие часы, они выстреливали. Звенело «три», поднялось облако, и через кухонную дверь влетели три кусочка сахара и шлёпнулись в чашки с кофе. Это был фокус для детей!

Мы сидели до четырёх часов, тут часы пробили четыре раза и выдали сливочные конфеты, в пять жвачки, в шесть лимонные леденцы и в семь фрукты в желе. Нашей собаки не было видно, спряталась.  Я отослал детей спать и попросил часы ночью не бить.  «Конечно!» — ответили они и спросили, когда же мы хотим встать. «В шесть!» — был мой ответ.

Утром вскочил я от выстрелов. Это были наши часы. Они выстрелили на стол шесть яиц.  Моя жена проснулась и пробормотала: «Уже шесть… Дай нам ещё поспать четверть часика».  Часы скосились в её сторону, потом в другую, как будто бы обдумывали что-то.  «Хорошо!» — сказали они.  Никто из нас не заметил, что они начали тикать медленнее.

Когда я снова проснулся, на часах было четверть седьмого.  Я разбудил всех, мы позавтракали, каждый взял с собой по яблоку, которыми выстрелили часы в вазу для фруктов в семь часов, семь минут. Потом мы ушли.

Но мы опоздали на три часа. Рут заполучила замечание в классный журнал, клиенты моей жены стояли перед дверью магазина и ругались, а мне пришлось работать на три часа дольше рабочего времени в  академии: хвалебный гимн должен был быть готов непременно сегодня.   Когда мы пришли домой, наши часы переступали с ноги на ногу, радовались, точно как наша собака!  Если бы они могли, они бы повиляли хвостом и подали бы нам лапу, но у них не было ни хвоста, ни лап, ни рук. Иначе они бы сами себя заводили.  Я подошёл к часам, чтобы завести, но они показывали правильное время.  Я тогда не знал, что сейчас уже знаю.  Рвение часов заходило так далеко, что они в угоду нам шли медленнее. Они хотели нам растянуть время. Четверть часа утром они продлили до трёх часов, зато после обеда они затикали быстрее, чтобы снова нагнать. Я только предполагал правду, но всё равно строго посмотрел на них и сказал: «Быть пунктуальным, коллега!»  «Пррравильно!» — тявкнула наша собака и угрожающе глянула на часы.

Через три дня я улетал в Казбеги.  Там я должен был прочесть отрывки из моих поэм «На тросе» на открытии фуникулёра.  Самолёт уходил в пять, но в четыре я ещё упаковывался. «Если бы было можно попридержать время!» — вздыхал я, разыскивая свой манускрипт. Миа, моя жена, заказывала такси. Наконец, я захлопнул чемодан, бросил взгляд на наши часы — без скольки-то четыре, и помчался в аэропорт. Но там я лишь поглядел, как мой самолёт скрывается за облаком. Было уже больше пяти. Я быстро позвонил домой и спросил, сколько на наших часах. Они опаздывали. Они ещё не успели нагнать время, которое прошло за их самовольную задержку.

Ночью я смог улететь чартэрным рейсом, под бурные аплодисменты открыл фуникулёр, взобрался на гору, снова спустился и через два дня был дома.

Часы подпрыгивали, тринадцать раз пробили салют и попробовали даже обнять меня своими деревянными цепочками. Но я отстранился и сказал им: «Вы не время, а просто ящик с нарисованными часами. Нам это не помощь, когда мы нуждаемся во времени. Пообещайте мне, что Вы никогда больше не будете идти медленнее или останавливаться!»  Часы поводили глазами направо, налево. Собака посмотрела на них и поучительно проурчала: «Учиться, учиться и учиться! И даже на ошибках!»  Часы кивнули. В глазах у них стояли слёзы. Я похлопал их по плечу: «Мы привыкнем друг к другу!»

Три дня отвесы часов понуро висели, и часы отбивали время не конфетами, а разбрасывали вокруг ватные шарики. Только! Как они хотели помириться!

Через некоторое время наша меньшая поведала часам своё горе. Эрике было пять лет, на следующий год она должна была пойти в школу. Её старшей сестре Рут было шесть, и она уже ходила в первый класс.  Эрика завидовала Рут, что у той такие ранец, пенал и цветные карандаши, а ещё тому, что Рут могла на полчаса позже идти спать.  Сначала Эрика успокаивала себя, что ей скоро тоже будет шесть, и она с сестрой будет ходить в первый класс.  Но потом она поняла, что сестра тоже будет на год старше и пойдёт уже во второй класс!

Сестра посоветовала Эрике побольше есть — Кто много ест, быстрей растёт!  Эрика съедала три полных тарелки, пока из ушей не полезло, но ничего не помогало. Как же ей догнать сестру?

Однажды часы уважительно кашлянули, как бы извиняясь, так как начиналась программа по телевизору, и спросили: «А можно некоторое время побыть в комнате Эрики!» — «Да,да!» — промычал я, слушая их в пол-уха, но добавил: «Но пунктуальность!»

На следующее утро у нас было открытие.

Эрика, которой всегда не хватало и тридцати минут, чтобы выпить полчашки молока за завтраком, была в это утро — раз, два, три — и готова и полетела играть. В десять часов она была снова дома с корзиной собранных грибов и потребовала обед. Бабушка дала ей большой буттерброт. Эрика побежала к качелям в сад, качалась так интенсивно, что даже балки прогибались. В двенадцать она пообедала, поблагодарила однако как за  ужин, разделась и легла спать. Спала она до полседьмого вечера, проснулась, поужинала с нами, но назвала ужин почему-то завтраком. В постель она не пошла, сколько мы её ни уговаривали, а стала играть в куклы.  Среди ночи она нас разбудила, удивлённо спросила, почему не было обеда ( в десять часов вечера!) и хотела поужинать.

И так продолжалось изо дня в день. После обеда она спала, вечером бодрствовала. И была как живчик!

Через неделю мы пошли к врачу.  «Да-а…», — озадачился он. -«Редкий случай. Очень редкий. Ваша дочь живёт в два раза быстрее, чем вы. Между шестью утра и двенадцатью дня у вас проходит шесть часов, а для вашей дочери двенадцать. Вечером в шесть для неё начинается уже другой день».

«Боже мой, доктор!» — вскричала моя жена. — «Это значит, что через десять лет ей будет не пятнадцать, а двадцать пять! В тридцать лет она будет нам ровесницей, то есть шестидесятипятилетней!»

«Серьёзный случай, надо сказать», — пробурчал доктор. — «Я её положу в нашу клинику».  Вдруг меня осенило.  «Не нужно, господин доктор!» — крикнул я и помчался домой. Сразу к часам и остановил их. Они в угоду Эрике шли в два раза быстрее, чем обычно. Мы посмотрели друг на друга. Часы опустили глаза и вздохнули: «Хотелось, как лучше!»

Теперь часы стоят в моём кабинете. Я редко их использую. Иногда, если мне непременно через неделю нужно сдать стихотворение. Тогда они мчатся как ветер, а я творю вдвойне быстрей, так что мне хватает самое большее четырёх дней.  Но если я хочу выспаться, то мы договариваемся, и я могу спокойно спать, хоть всю зиму.

Иллюстрации: Альбрехт ф. Бодеккер (Albrecht v. Bodecker)